«Теперь у тебя есть своя девочка» Как матери создают из дочерей родителей и партнеров — и что с этим делать

Термин «парентификация» не на слуху. Он описывает отношения, где родитель предлагает ребенку роль, к которой тот не готов. В таких семьях роли перепутываются: дети вынуждены рано взрослеть и брать на себя ответственность за эмоциональное и бытовое благополучие отца или матери. Люди, которые прошли через это, не понимают, как построить здоровые и безопасные отношения с собственными детьми.

Еще один вид скрытого эмоционального насилия в семье — симбиотическая связь, когда тревога и страхи взрослого приводят к гиперопеке, а у ребенка не формируется автономность что во взрослом возрасте часто приводит к ощущению непрожитой жизни и размытым представлениям о себе.

«Гласная» поговорила с героинями, которые прошли через подобный опыт в детстве. Дарья выросла и пытается понять, как сохранить отношения с мамой. Елена после рождения дочери боится стать такой же матерью, какая была у нее самой, и сталкивается со сложной сепарацией от ребенка и паническими атаками.

«Она знала буквально все»

Дарья разговаривает с мамой по телефону — звонит поздравить с днем рождения. По ее словам, мама стабильно колет ее триггерами раз в пару минут. 

Разговор заканчивается нервным срывом: Дарья плачет, смеется и утверждает, что «самоубийство не грех, ведь Иисус пошел на крест, зная, что оставляет живую мать». Говорит, что «либо прыгнет из окна, либо выкинет из окна собаку, либо задушит ее и подставит динамик телефона, чтобы мама все слышала».

Мать кладет трубку и звонит мужу Дарьи, чтобы он «проконтролировал» ее. Дарье 27 лет, она живет с супругом и общается с мамой каждый день. После этого эпизода девушка обращается к психиатру и выкладывает в свой открытый телеграм-канал фотографию выписки с диагнозами: «Расстройство аутистического спектра, обсессивно-компульсивное расстройство, рекуррентное депрессивное расстройство, эметофобия, паническое расстройство и КПТСР». Мать не знает про канал дочери.

Дарья была запланированным ребенком. Мать рассказывала, что отец обещал вместе съехать от родственников после рождения дочери. Но этого не произошло — он «выгнал» их с мамой, когда дочери исполнилось девять месяцев. В своем видеоблоге Дарья рассказывала, что отец до сих пор живет со своей матерью и развелся с женой по ее указанию: «Оказалось, мой папа действительно послушный сын».

Пока Дарье не исполнилось четыре, они жили с матерью вдвоем в съемной квартире, а после вынужденно переехали к бабушке. 

Именно жизнь с бабушкой, по мнению Дарьи, стала фактором, из-за которого было «так плохо»: «Бабушка считала, что мама — неудачница: в личной жизни, карьере и во всем. У нее была большая власть над ней.

Она могла уничтожить маму одним словом, довести до слез за две минуты». 

Мама и бабушка запрещали девочке проявлять негативные эмоции. Дарья вспоминает, что в какой момент перестала искренне делиться всем с мамой: «Когда я была достаточно взросленькая, она сказала, что я слишком грустная и со мной сложно. Бабушка с мамой бесконечно рассказывали, что ничего хорошего от жизни ждать не надо и никто тебя никогда не поймет». 

Самым страшным периодом для Дарьи были полтора года проживания с отчимом. По ее словам, мама очень хотела сбежать от бабушки и пошла в эти отношения. «И это была полная жесть».

«Я впервые столкнулась с опасностью физического насилия. Когда у него случались вспышки агрессии, он мог кидаться в маму вещами, в том числе тяжелыми. Он был «темщиком», поэтому денег никогда не было, мы за полтора года сменили пять разных мест жительства». 

Дарья доверяла матери. Она вспоминает, что долгое время та была для нее главным и фактически единственным человеком в жизни, которому можно рассказать что угодно: «Она знала буквально все — мы были лучшими подружками. Я рассказывала ей о том, что не хочу жить. Мама отвечала, что тоже не очень хочет, мол, так и должно быть».

После того как отношения матери закончились, они с Дарьей переехали обратно в квартиру бабушки. После этого мать сосредоточилась на дочери. «С самого моего детства мама делилась со мной ЛЮБЫМИ подробностями своей личной жизни, включая те, которые я не хотела бы знать», — писала Дарья в своем блоге повзрослев. По ее словам, мама выбирала «ненадежных, полностью оторванных от реальности мужчин», а потом просила совета у дочери, которой на тот момент исполнилось четыре года.

Как парентификация влияет на ребенка

В здоровых детско-родительских отношениях родители дают ребенку тепло, поддержку и безусловную любовь. Но некоторые семьи не справляются с этой задачей: роли перепутываются, а на плечи ребенка ложится груз переживаний и ответственности взрослых. В таких условиях детям приходится быстро взрослеть и меняться с родителями местами. Иван Бузормени-Надь, психиатр и один из основателей семейной терапии, назвал это явление парентификацией.

Наталья Гарист, детский психолог и игровой терапевт, объясняет, что для обретения самостоятельности и автономности в небезопасном мире детям необходима безопасная привязанность к своему взрослому: «Ребенок в процессе исследования окружающего мира — это его естественная потребность. Когда у него нет ощущения защищенности, ему сложно исследовать. В этом случае у детей чаще развиваются тревожные расстройства, в том числе и во взрослом возрасте». 

Гарист говорит, что подростки часто похожи на маленьких взрослых — вырастают физически и рассуждают по-взрослому. Но это ловушка для родителей, считает Наталья: «Кажется, будто ребенок может взять на себя больше, но это опасное заблуждение». 

«Когда значимый взрослый начинает разделять с ребенком больше, чем тот может на себя взять, происходит перенос ответственности.

Ребенок не должен выносить сложные состояния родителя и справляться с проблемами взрослых. Иначе происходит смещение ролей. Дети перестают чувствовать, что папа или мама — их опора», — утверждает специалист.

Именно взрослые решают, как будут устроены отношения с детьми. «Желание нравиться своим старшим — естественная необходимость ребенка, — объясняет Гарист — Взрослый и ребенок всегда находятся в позиции неравенства. И именно задача взрослого — эту границу удерживать и обозначать».

У последствий парентификации могут быть разные градации. По словам клинической психологини Яны Семеновой, авторки образовательного ютьюб-проекта и телеграм-канала «Я не советую», нейроотличных людей такие отношения трамируют чаще, чем нейротипичных. Среди других факторов риска она выделяет депрессивную симптоматику, частые болезни в детстве и буллинг в школе.

Психологиня советует пройти опросник неблагоприятного детского опыта, чтобы определить, насколько последствия были разрушительны для психики: «С его помощью можно отследить, нет ли трудностей в построении отношений или регуляции эмоций».

«В этом случае у ребенка нет адекватной модели отношений — она инвертирована, роли полностью перепутаны»,

— рассказала Яна Семенова. Она объясняет, что последствия зависят от конкретной истории, но все случаи объединяют трудности в построении будущих отношений с партнером: «Будет происходить то, что позволило в детстве обеспечить «выживание». Это либо страх и избегание отношений, либо их постоянный поиск, если человек так и не научился самостоятельно принимать решения и будет искать того, кто примет их за него».

Семенова сравнивает здоровые детско-родительские отношения с «безопасной гаванью». Если сепарация родителем и ребенка происходит естественно, а в семье все в порядке, то «гавань» становится все менее нужной. Если же безопасные отношения построить не удалось, ребенок не может сепарироваться: он переживает, что все сгорит и вернуться будет некуда. 

«Я здесь единственная взрослая»

Свою первую попытку суицида Дарья вспоминает так: «Мне было девять лет, я оставила предсмертную записку и попыталась повеситься на пластмассовом крючке в ванной. Он, конечно, оторвался». Записку нашли и, по словам Дарьи, ей «катастрофически сильно попало», потому что в записке она «как-то плохо отозвалась о бабушке или ссоре с ней».

В 16 лет Дарья снова попыталась покончить с собой. Она забралась на заброшенную водонапорную башню и собиралась спрыгнуть. Перед этим написала своему парню, который после станет ее мужем, и тот приехал вместе с родителями и полицией. По словам Дарьи, мать молча забрала дочь: «Она никогда не говорила со мной об этом. А на следующее утро разбудила и сказала идти в школу».

Реакцию матери на суицидальное поведение дочери Дарья объясняет жизненной позицией: «Она ненавидит чувство беспомощности и проблемы. С ней нельзя говорить о чем-то грустном. Она может выговариваться о любых своих проблемах, но не хочет иметь с ними дело — ей легче отвернуться и сделать вид, что ничего не происходит».

Дарья чувствовала, будто она несет ответственность за маму: «Мама не очень адаптирована к жизни. У нее практически никогда не было друзей, она не могла найти работу, которая ей нравится, она совершенно не умеет распределять деньги: покупает дорогую вещь, а потом не остается денег на еду». При этом девушка утверждает, что не держит на нее зла и не хочет ругать или винить. «Это просто застрявший в возрасте травм подросток», — заключает Дарья.

Одно из видео в ее тикток-аккаунте — 34-минутная история про собаку, которую мама с отчимом взяли с улицы. Дарья рассказывает, что у нее всю жизнь сильная аллергия на животных, но это никого не остановило. Она делится, что когда увидела собаку на пороге квартиры, ощутила, будто «здесь единственная взрослая», которая «смотрит на двух подростков». Ухаживать за животным в итоге пришлось ей. 

Год собака прожила с ними, а потом они переехали в общежитие, где зверей держать было нельзя. Несмотря на мольбы Дарьи, мать с отчимом вернули собаку на улицу. Сейчас она винит себя за то, что сделала недостаточно: «Недавно спросила у мамы, что бы произошло, если бы спустя время я привела собаку обратно домой. Мама ответила, что мы что-нибудь придумали бы. Это разбило мне сердце еще раз». На момент этой истории Дарье было 10 лет.

Сейчас большую часть времени Дарья посвящает ведению своего тикток-аккаунта. Ее блог насчитывает 36 тысяч подписчиков, а ролики набирают миллионы просмотров. 

Основной контент — разговорные видео с рефлексией травматичных историй из детства и просветительские ролики о ментальных особенностях. Одно из видео про эмоциональное насилие со стороны матери Дарья подписала так: «Больше всего я боюсь, что мама увидит этот пост». 

Она не знает, как будут развиваться их отношения. Дарья рассказывает, что ей слишком важно мнение мамы: «Муж говорит, что я моментально меняюсь, когда нахожусь рядом с ней: сразу становлюсь тихой, приличной, боюсь ее расстроить — и это видно». Дарья связывает такое поведение с тем, что так и не прошла сепарацию: «Мне кажется, что мама без меня не справится. Что если я слишком сильно с ней поругаюсь, она не переживет. Я единственный человек, кому она может выговориться и кто может ее поддержать. Я не могу ее предать и бросить».

В какой-то момент интервью Дарья прерывает наш разговор и зовет мужа. Пока он подходит к микрофону, издалека слышится ее голос: «Ты можешь описать наши отношения с мамой и что с ними не так? Я просто устала говорить». Последние полчаса говорит только муж. Дарья находится в той же комнате и периодически добавляет что-то к его словам.

«Это не любовь — это род эгоизма»

«История власти редко бывает личной», — начинает свой рассказ Елена. Она осознала, что что-то может пойти не так, задолго до рождения своего ребенка: «Как бы мы ни пытались, отношения с ребенком чрезвычайно зависят от отношений в семье. А в нашей третье поколение подряд развита симбиотическая пара мать-дочь». Елена добавляет, что в ней состояла ее старшая сестра: «Амбиции мамы и сестры сплелись, они шли по жизни с двойным умом, двойной волей, двойным мотором». 

Как только Елена забеременела, ее единственной мечтой стало рождение мальчика — настолько она не хотела повторять судьбу сестры. Но родилась дочь: «Мама сразу написала мне письмо с фразой «теперь у тебя есть своя девочка». Что-то похолодело во мне».

Она рассказывает, что после рождения дочери поняла, как работает механизм симбиотического слияния:

«Дело не в желании власти. Причина в личном, очень тяжелом для проживания страхе за своего ребенка». 

В первый год жизни дочери Елена постоянно посещала поликлиники — переживала, что с ребенком что-то не так. Когда девочке было два года, мать на полсекунды потеряла ее из виду в магазине и так испугалась, что опрокинула магазинную стойку. По мере взросления дочери беспокойство возрастало. Через несколько лет Елена обратилась к психиатру, тот выписал таблетки: «Он утверждал, что эти препараты — мое спасение. Через какое-то время приема лекарств я не смогла работать. Не знаю, спас он меня или не спас, но деньги-то надо зарабатывать». В итоге Елена перестала принимать препараты из-за побочных эффектов.

Она боролась со страхом за жизнь ребенка все его отрочество, но безуспешно: «Чего бороться, когда ты до такой степени боишься, что просто хочешь держать дочь при себе». Мать объясняет свою боязнь тем, что чувство самосохранения переходит на ребенка: «Ты же не будешь делать то, что тебя уничтожает. А если тебя уничтожает отдельное от тебя существо, которое хочет пойти на ночь тусоваться? И ты сидишь в кустах, пока она тусуется, — с некоторых вечеринок я ее выводила».

Елена сожалеет, что, несмотря на осознание проблемы, «сделала неправильно все, что можно было сделать неправильно»:

«Удивительно, что она еще выжила, — бедная девочка».

По ее словам, понимание своей неправоты не дает гарантии, что ты будешь вести себя иначе: «Понимание и поступок — это совершенно разные вещи. Это же род зависимости. Практически любой алкоголик понимает, что поступает неправильно, но это не значит, что он бросает пить».

Сейчас Елена «относительно счастлива» замужем в третий раз. Соблюдение договоренностей и личных границ взрослой дочери даются ей непросто: «Мой ребенок до сих пор звонит по настойчивому требованию. Она живет отдельно, но делится со мной маршрутом любой поездки на такси. Если на этом маршруте происходит что-то нелогичное, у меня случается паническая атака. Если она мне не пишет, что легла спать, у меня снова паническая атака».

Для нее самым действенным шагом оказалось осознание, что ребенку необходимо давать относительную свободу действий: «Иначе это не любовь, а что-то совершенно другое. Скорее, род эгоизма».

По просьбе дочери Елена посетила сеанс семейной терапии и проходит личную — учится справляться с паническими эпизодами. Как она отмечает, ее осознание проблемы не спасло дочь от последствий, но помогло сепарироваться: «Я увидела, что ей по-настоящему больно. Когда она переехала и начала жить отдельно, наши отношения стали более нормальными и разумными. Сейчас мое присутствие в ее жизни переведено в гораздо более здоровые рамки — в рамки финансовой помощи». 

Елена рассказывает, что хотела бы изменить многое из того, что делала раньше: «Я заранее знала, что что-то пойдет не так, но не знала силы этого уничтожающего страха. А подготовиться к нему невозможно. Чтобы все изменить, нужно было бы измениться самой — ставить интересы ребенка выше своих. Я не уверена, что смогла бы. Для этого надо стать лучшим человеком».

«У насилия краткосрочный эффект»: терапия для авторов насилия

Российской статистики по обращениям авторов насилия к специалистам после опыта парентификации и эмоционального инцеста нет. Однако авторы любого насилия в целом редко добровольно обращаются за медицинской помощью. 

Анастасия Паршукова, клинический психолог и член правления ассоциации «Соль», считает, что даже если человека заставили обратиться к терапевту жена, дочь или коллеги, это подразумевает выбор самого человека: «Всегда можно предпочесть другое, например игнорирование, отказ, эмоциональное давление или ультиматум». Ее опыт показывает: некоторые приходят к этому сами. «Авторы насилия — такие же люди, как и пострадавшая сторона, поэтому и пути прихода в терапию могут быть такими же», — утверждает психолог.

Чаще всего в случае детско-родительских отношений изменения происходят, только когда ребенок уже повзрослел, а его мнение стало больше весить для родителя, — рассуждает Паршукова: «Хотя слова и чувства могут быть такими же, как и 10 лет назад».

«Когда дети вырастают, они начинают говорить о том насилии, которое родители применяли по отношению к ним. Порой — с надрывом и резким дистанцированием. Многие полностью прекращают общение на какое-то время, потому что только так получается восполнить дыру, которая образовалась на месте контакта с родным человеком. Это [разрыв отношений с ближайшими родственниками] становится причиной табуированности темы: она очень неудобная для обсуждения и осмысления», — говорит клинический психолог. 

Но наладить отношения между автором насилия и пострадавшим, по ее словам, возможно, все зависит от желания обеих сторон: «Если люди готовы и хотят, никогда не поздно, даже спустя много лет». Паршукова отмечает, что многие родители приходят на курсы по управлению гневом и контролю агрессивных и насильственных действий уже с базовыми знаниями.

«Действенный пункт работы с родителями и авторами насилия — осознание, что у насилия краткосрочный эффект и в долгосрочных отношениях оно работает плохо. Чаще всего цель — обрести контакт с ребенком, а не заставить его делать то, что ты хочешь. Тогда выясняется, что насилие — совсем не подходящий для этого способ. Как только родители сопоставляют это, становится понятнее, как от него отказаться», — подытоживает психолог.